Борис Васильев - А зори здесь тихие…. Борис Васильев - А зори здесь тихие… А зори здесь борис васильев повесть

04.08.2020

Повесть Бориса Васильева «А зори здесь тихие…» была опубликована в 1969 году. По словам самого автора, сюжет был основан на реальных событиях. Васильева вдохновила история о том, как семеро солдат остановили немецкую диверсионную группу, не позволив ей взорвать стратегически важный участок Кировской железной дороги. В живых суждено было остаться только сержанту. Написав несколько страниц своего нового произведения, Васильев понял, что сюжет не отличается новизной. Повесть просто не заметят и не оценят. Тогда автор решил, что главными героями должны стать молодые девушки. О женщинах на войне в те годы писать было не принято. Новаторство Васильева позволило ему создать произведение, резко выделявшееся среди ему подобных.

Повесть Бориса Васильева была неоднократно экранизирована. Одной из самых оригинальных экранизаций стал русско-китайский проект 2005 года. В 2009 в Индии по сюжету произведения советского писателя вышел фильм «Доблесть».

Действие повести происходит в мае 1942 года. Главный герой Федот Евграфыч Васков несёт службу на 171-ом разъезде где-то в карельской глубинке. Васков не доволен поведением своих подчинённых. Вынужденные бездействовать солдаты устраивают от скуки пьяные дебоши, вступают в недозволенные связи с местными женщинами. Федот Евграфыч неоднократно обращался к начальству с просьбой прислать ему непьющих зенитчиков. В конце концов, в распоряжение Васкова поступает отделение девушек.

Между комендантом разъезда и новыми зенитчиками долго не устанавливаются доверительные отношения. «Пенёк замшелый» не способен вызвать у девушек ничего, кроме иронии. Васков же, не зная, как вести себя с подчинёнными противоположного пола, предпочитает грубо-безразличное общение.

Вскоре после прибытия отделения зенитчиц одна из девушек замечает в лесу двух фашистских диверсантов. Васков отправляется на боевое задание, взяв с собой небольшую группу бойцов, в которую вошли Соня Гурвич, Рита Осянина, Галя Четвертак, Лиза Бричкина и Женя Комелькова.

Федоту Евграфычу удалось остановить диверсантов. Живым с боевого задания вернулся он один.

Характеристика персонажей

Федот Васков

Старшине Васкову 32 года. Несколько лет назад от него ушла жена. Сын, которого Федот Евграфыч собирался воспитывать самостоятельно, умер. Жизнь главного героя постепенно утратила смысл. Он чувствует себя одиноким и никому не нужным человеком.

Малограмотность Васкова мешает ему правильно и красиво выражать свои эмоции. Но даже неловкая и комичная речь старшины не может скрыть его высоких душевных качеств. Он по-настоящему привязывается к каждой из девушек своего отряда, относясь к ним, как заботливый любящий отец. Перед оставшимися в живых Ритой и Женей Васков уже не скрывает своих чувств.

Соня Гурвич

Большая и дружная еврейская семья Гурвич жила в Минске. Отец Сони был участковым врачом. Поступив в Московский университет, Соня встретила свою любовь. Однако молодые люди так и не смогли получить высшее образование и создать семью. Возлюбленный Сони ушёл на фронт добровольцем. Девушка также последовала его примеру.

Гурвич отличает блестящая эрудиция. Соня всегда была отличницей, свободно владела немецким языком. Последнее обстоятельство стало главной причиной, по которой Васков взял Соню на задание. Ему необходим был переводчик, чтобы общаться с пленёнными диверсантами. Но определённую старшиной миссию Соня не выполнила: её убили немцы.

Рита Осянина

Рита рано осталась вдовой, потеряв мужа на второй день войны. Оставив сына Альберта у родителей, Рита отправляется мстить за своего супруга. Осянина, ставшая руководителем отделения зенитчиц, просит начальство перевести её на 171-й разъезд, который располагается недалеко от небольшого городка, где живут её родные. Теперь Рита имеет возможность часто бывать дома и носить своему сыну продукты.

Получив тяжёлое ранение в своём последнем бою, молодая вдова думает только о сыне, которого придётся воспитывать её матери. Осянина берёт с Федота Евграфыча обещание позаботиться об Альберте. Боясь попасть в плен живой, Рита принимает решение застрелиться.

Галя Четвертак

Четвертак выросла в детском доме, после которого поступила в библиотечный техникум. Галя всегда словно плыла по течению, точно не зная, куда и зачем она идёт. Девушка не испытывает одолевающей Риту Осянину ненависти к врагу. Она не способна ненавидеть даже своих непосредственных обидчиков, предпочитая детские слёзы взрослой агрессии.

Галя постоянно чувствует себя неловко, не на своём месте. Она с трудом адаптируется к окружающей обстановке. Боевые подруги обвиняют Галю в трусости. Но девушка не просто боится. Она испытывает стойкое отвращение к разрушению и смерти. Галя неосознанно толкает себя на гибель, чтобы раз и навсегда избавиться от ужасов войны.

Лиза Бричкина

Дочь лесника Лиза Бричкина стала единственной зенитчицей, полюбившей старшину Васкова с первого взгляда. Простая девушка, не сумевшая окончить школу из-за тяжёлой болезни матери, заметила в Федоте Евграфыче родственную душу. О своей героине автор говорит, как о человеке, который провёл большую часть жизни в ожидании счастья. Однако ожидания так и не оправдались.

Лиза Бричкина утонула во время перехода болота, отправившись по приказу старшины Васкова за подкреплением.

Женя Комелькова

Семью Комельковых расстреляли немцы прямо на глазах Жени за год до описываемых событий. Несмотря на тяжкую утрату, девушка не потеряла живости характера. Жажда жизни и любви толкает Женю в объятья женатого полковника Лужина. Комелькова не хочет разрушать семью. Она лишь боится не успеть получить от жизни самые сладкие её плоды.

Женя никогда ничего не боялась и была уверена в себе. Даже в последнем бою она не верит в то, что следующее мгновение может стать для неё последним. Умереть в 19 лет, будучи молодой и здоровой, просто невозможно.

Главная идея повести

Чрезвычайные обстоятельства не меняют людей. Они только помогают раскрыться уже имеющимся качествам характера. Каждая из девушек маленького отряда Васкова продолжает оставаться собой, придерживаться своих идеалов и взглядов на жизнь.

Анализ произведения

Краткое содержание «А зори здесь тихие…» (Васильев) может раскрыть лишь сущность этого глубокого по своему трагизму произведения. Автор стремится показать не просто смерть нескольких девушек. В каждой из них гибнет целый мир. Старшина Васков наблюдает не только угасание молодых жизней, он видит в этих смертях гибель будущего. Ни одна из зенитчиц уже не сможет стать ни женой, ни матерью. Их дети не успели родиться, а значит, не дадут жизнь следующим поколениям.

Популярность повести Васильева обусловлена использованным в ней контрастом. Зенитчики-юноши вряд ли привлекли бы внимание читателей. Появление девушек порождает надежду на интересный сюжет, в котором непременно будет присутствовать любовь. Вспоминая известный афоризм о том, что у войны не женское лицо, автор противопоставляет нежность, игривость и мягкость молодых девушек-зенитчиц жестокости, ненависти и бесчеловечности той обстановки, в которой они оказались.

На 171-м разъезде уцелело двенадцать дворов, пожарный сарай да приземистый длинный пакгауз, выстроенный в начале века из подогнанных валунов. В последнюю бомбежку рухнула водонапорная башня, и поезда перестали здесь останавливаться, Немцы прекратили налеты, но кружили над разъездом ежедневно, и командование на всякий случай держало там две зенитные счетверенки.

Шел май 1942 года. На западе (в сырые ночи оттуда доносило тяжкий гул артиллерии) обе стороны, на два метра врывшись в землю, окончательно завязли в позиционной войне; на востоке немцы день и ночь бомбили канал и Мурманскую дорогу; на севере шла ожесточенная борьба за морские пути; на юге продолжал упорную борьбу блокированный Ленинград.

А здесь был курорт. От тишины и безделья солдаты млели, как в парной, а в двенадцати дворах оставалось еще достаточно молодух и вдовушек, умевших добывать самогон чуть ли не из комариного писка. Три дня солдаты отсыпались и присматривались; на четвертый начинались чьи-то именины, и над разъездом уже не выветривался липкий запах местного первача.

Комендант разъезда, хмурый старшина Васков, писал рапорты по команде. Когда число их достигало десятка, начальство вкатывало Васкову очередной выговор и сменяло опухший от веселья полувзвод. С неделю после этого комендант кое-как обходился своими силами, а потом все повторялось сначала настолько точно, что старшина в конце концов приладился переписывать прежние рапорты, меняя в них лишь числа да фамилии.

Чепушиной занимаетесь! - гремел прибывший по последним рапортам майор. - Писанину развели! Не комендант, а писатель какой-то!…

Шлите непьющих, - упрямо твердил Васков: он побаивался всякого громогласного начальника, но талдычил свое, как пономарь. - Непьющих и это… Чтоб, значит, насчет женского пола.

Евнухов, что ли?

Вам виднее, - осторожно говорил старшина.

Ладно, Васков!.. - распаляясь от собственной строгости, сказал майор. - Будут тебе непьющие. И насчет женщин тоже будут как положено. Но гляди, старшина, если ты и с ними не справишься…

Так точно, - деревянно согласился комендант. Майор увез не выдержавших искуса зенитчиков, на прощание еще раз пообещав Васкову, что пришлет таких, которые от юбок и самогонки нос будут воротить живее, чем сам старшина. Однако выполнить это обещание оказалось не просто, поскольку за три дня не прибыло ни одного человека.

Вопрос сложный, - пояснил старшина квартирной своей хозяйке Марии Никифоровне. - Два отделения - это же почти что двадцать человек непьющих. Фронт перетряси, и то - сомневаюсь…

Опасения его, однако, оказались необоснованными, так как уже утром хозяйка сообщила, что зенитчики прибыли. В тоне ее звучало что-то вредное, но старшина со сна не разобрался, а спросил о том, что тревожило:

С командиром прибыли?

Не похоже, Федот Евграфыч.

Слава богу! - Старшина ревниво относился к своему комендантскому положению. - Власть делить - это хуже нету.

Погодите радоваться, - загадочно улыбалась хозяйка. - Радоваться после войны будем, - резонно сказал Федот Евграфыч, надел фуражку и вышел.

И оторопел: перед домом стояли две шеренги сонных девчат. Старшина было решил, что спросонок ему померещилось, поморгал, но гимнастерки на бойцах по-прежнему бойко торчали в местах, солдатским уставом не предусмотренных, а из-под пилоток нахально лезли кудри всех цветов и фасонов.

Товарищ старшина, первое и второе отделения третьего взвода пятой роты отдельного зенитно-пулеметного батальона прибыли в ваше распоряжение для охраны объекта, - тусклым голосом отрапортовала старшая. - Докладывает помкомвзвода сержант Кирьянова.

Та-ак, - совсем не по-уставному сказал комендант. - Нашли, значит, непьющих…

Целый день он стучал топором: строил нары в пожарном сарае, поскольку зенитчицы на постой к хозяйкам становиться не согласились. Девушки таскали доски, держали, где велел, и трещали как сороки. Старшина хмуро отмалчивался: боялся за авторитет.

Из расположения без моего слова ни ногой, - объявил он, когда все было готово.

Даже за ягодами? - бойко спросила рыжая. Васков давно уже приметил ее.

Ягод еще нет, - сказал он.

А щавель можно собирать? - поинтересовалась Кирьянова. - Нам без приварка трудно, товарищ старшина, - отощаем.

Федот Евграфыч с сомнением повел глазом по туго натянутым гимнастеркам, но разрешил:

Не дальше речки. Аккурат в пойме прорва его. На разъезде наступила благодать, но коменданту от этого легче не стало. Зенитчицы оказались девахами шумными и задиристыми, и старшина ежесекундно чувствовал, что попал в гости в собственный дом: боялся ляпнуть не то, сделать не так, а уж о том, чтобы войти куда без стука, не могло теперь быть и речи, и, если он забывал когда об этом, сигнальный визг немедленно отбрасывал его на прежние позиции. Пуще же всего Федот Евграфыч страшился намеков и шуточек насчет возможных ухаживаний и поэтому всегда ходил, уставясь в землю, словно потерял денежное довольствие за последний месяц.

Да не бычьтесь вы, Федот Евграфыч, - сказала хозяйка, понаблюдав за его общением с подчиненными. - Они вас промеж себя стариком величают, так что глядите на них соответственно.

Федоту Евграфычу этой весной исполнилось тридцать два, и стариком он себя считать не согласился. Поразмыслив, он пришел к выводу, что все это есть меры, предпринятые хозяйкой для упрочения собственных позиций: она-таки растопила лед комендантского сердца в одну из весенних ночей и теперь, естественно, стремилась укрепиться на завоеванных рубежах.

Ночами зенитчицы азартно лупили из всех восьми стволов по пролетающим немецким самолетам, а днем разводили бесконечные постирушки: вокруг пожарного сарая вечно сушились какие-то их тряпочки. Подобные украшения старшина считал неуместными и кратко информировал об этом сержанта Кирьянову:

Демаскирует.

А есть приказ, - не задумываясь, сказала она.

Какой приказ?

Соответствующий. В нем сказано, что военнослужащим женского пола разрешается сушить белье на всех фронтах.

Комендант промолчал: ну их, этих девок, к ляду! Только свяжись: хихикать будут до осени…

Дни стояли теплые, безветренные, и комара народилось такое количество, что без веточки и шагу не ступишь. Но веточка - это еще ничего, это еще вполне допустимо для военного человека, а вот то, что вскоре комендант начал на каждом углу хрипеть да кхекать, словно и вправду был стариком, - вот это было совсем уж никуда не годно.

А началось все с того, что жарким майским днем завернул он за пакгауз и обмер: в глаза брызнуло таким неистово белым, таким тугим да еще восьмикратно помноженным телом, что Васкова аж в жар кинуло: все первое отделение во главе с командиром младшим сержантом Осяниной загорало на казенном брезенте в чем мать родила. И хоть бы завизжали, что ли, для приличия, так нет же: уткнули носы в брезент, затаились, и Федоту Евграфычу пришлось пятиться, как мальчишке из чужого огорода. Вот с того дня и стал он кашлять на каждом углу, будто коклюшный.

А эту Осянину он еще раньше выделил: строга. Не засмеется никогда, только что поведет чуть губами, а глаза по-прежнему серьезными остаются. Странная была Осянина, и поэтому Федот Евграфыч осторожно навел справочки через свою хозяйку, хоть и понимал, что той поручение это совсем не для радости.

Вдовая она, - поджав губы, через день доложила Мария Никифоровна. - Так что полностью в женском звании состоит: можете игры заигрывать.

Старшина промолчал: бабе все равно не докажешь. Взял топор, пошел во двор: лучше нету для дум времени, как дрова колоть. А дум много накопилось, и следовало их привести в соответствие.

Ну, прежде всего, конечно, дисциплина. Ладно, не пьют бойцы, с жительницами не любезничают - это все так. А внутри - беспорядок:

Люда, Вера, Катенька - в караул! Катя - разводящая. Разве это команда? Развод караулов полагается по всей строгости делать, по уставу. А это насмешка полная, это надо порушить, а как? Попробовал он насчет этого со старшей, с Кирьяновой, поговорить, да у нее один ответ:

А у нас разрешение, товарищ старшина. От командующего. Лично.

Смеются, черти…

Стараешься, Федот Евграфыч?

Обернулся: соседка во двор заглядывает, Полинка Егорова. Самая беспутная из всего населения: именины в прошлом месяце четыре раза справляла.

Ты не очень-то утруждайся, Федот Евграфыч. Ты теперь один у нас остался, вроде как на племя.

Хохочет. И ворот не застегнут: вывалила на плетень прелести, точно булки из печи.

Ты теперь по дворам ходить будешь, как пастух. Неделю в одном дворе, неделю - в другом. Такая у нас, у баб, договоренность насчет тебя.

«А зори здесь тихие» - небольшая повесть, которая с пронзительной искренностью рассказывает о судьбе пяти юных девушек, погибших в болотистых карельских лесах. Эта книга, написанная Борисом Васильевым в 1969 году, настолько правдиво и трогательно повествует о военных событиях 1942 года, что за сравнительно короткий период она дважды сумела обратить на себя внимание кинематографистов. Постараемся изложить краткое содержание «А зори здесь тихие» так, чтобы это произведение не показалось читателю сухим изложение фактов, а заставило его ознакомиться с оригиналом.

Глава первая

Идет война. Действия разворачиваются в мае 1942 года. Тридцатидвухлетний Федот Евграфыч Васков в звании старшины командует 171-м железнодорожным разъездом. Незадолго до финской войны он женился, но, вернувшись, обнаружил, что супруга его отправилась с полковым ветеринаром на юг. Васков развелся с ней, а общего сына, Игоря, вернул через суд и отдал на воспитание своей матери. Через год мальчика не стало.

В его части все спокойно. Военнослужащие, осмотревшись, начинают пить. Васков строчит рапорты начальству. Ему присылают взвод девчат, которые потешаются над его робостью.

Это основная суть первой главы, ее краткое содержание. «А зори здесь тихие» Васильев посвятил тем девушкам, которые несли службу и совершили свой подвиг на благо Родины.

Глава вторая

Командующим первым отделением взвода была строгая девушка, Рита Осянина. Любимый ею муж погиб в самом начале войны. Сын Альберт теперь воспитывается у ее родителей. Потеряв мужа, Рита люто возненавидела немцев и сурово обходилась с девочками своего отделения.

Однако ее суровый характер смягчился после того, как к ней в отделение поступила веселая красавица Женя Комелькова. Даже краткое содержание «А зори здесь тихие» не может обойти вниманием ее трагичную судьбу. На глазах этой девушки расстреляли ее маму, братика, сестренку. Женя пошла на фронт после их гибели, где познакомилась с полковником Лужиным, который защитил ее. Он - семейный мужчина, и военное начальство, узнав об их романе, отправило Женю в девичий коллектив.

Девушки дружили втроем: Рита, Женя и Галя Четвертак - неказистая дурнушка, которой Женя помогла «расцвести», подогнав гимнастерку и соорудив прическу.

Рита по ночам навещает свою мать и сына, которые живут неподалеку, в городе. Об этом, конечно, никто не знает.

Глава третья

Возвращаясь в часть от мамы и сына, Осянина замечает в лесу немцев. Их было двое. Она сообщает об этом Васкову.

Этот эпизод ключевым образом определяет дальнейшее краткое содержание «А зори здесь тихие». Васильев выстраивает события таким образом, что роковая случайность влияет на последующее повествование: если бы Рита не бегала в город к маме и сыну, не было бы и всего последующего рассказа.

Она сообщает об увиденном Васкову. Федот Ефграфыч вычисляет маршрут следования фашистов - Кировская железная дорога. Старшина решает отправиться туда коротким путем - болотами к Синюхиной гряде и уже там ждать немцев, которые, как он рассчитывал, пойдут по окружной дороге. С ним идут пятеро девушек: Рита, Женя, Галя, Лиза Бричкина и Соня Гурвич.

Федот рассказывает своим подопечным: "Ввечеру воздух сырой тут, плотный, а зори здесь тихие...". Краткое содержание с трудом может передать трагичность этого небольшого произведения.

Главы четвертая, пятая

Девушки во главе с Васковым переходят болото.

Соня Гурвич родом из Минска. Она из большой семьи, ее папа - участковый врач. Что с ее родными теперь, она не знает. Девушка закончила первый курс Московского университета, хорошо говорит по-немецки. Ее первая любовь - молодой человек, с которым она вместе посещала лекции, ушел на фронт.

Галя Четвертак - сирота. После детского дома она поступила в библиотечный техникум. Когда она была на третьем курсе, началась война. При переходе через болото Галя теряет сапог.

Глава шестая

Все шестеро благополучно перешли через болото и, добравшись до озера, ждут немцев, которые появляются только к утру. Немцев оказывается шестнадцать, а не двое, как они рассчитывали.

Васков отправляет Лизу Бричкину на разъезд доложить об обстановке.

Ожидая подмогу, Васков и четверо девушек изображают лесорубов, чтобы ввести немцев в заблуждение. Постепенно они переходят на новое место.

Глава седьмая

Отец Лизы Бричкиной - лесник. Девушка не смогла закончить школу, потому что пять лет ухаживала за больной мамой. Ее первая любовь - охотник, который остановился однажды на ночлег в их доме. Ей нравится Васков.

Возвращаясь на разъезд, при переходе через болото Лиза тонет.

Главы восьмая, девятая, десятая, одиннадцатая

Васков обнаруживает, что забыл кисет, Соня Гурвич вызывается принести его, но ее убивают двое немцев. Девушку хоронят.

Вскоре Васков и девушки видят остальных немцев, которые приближаются к ним. Спрятавшись, они решают стрелять первыми, в расчете на то, что фашисты испугаются невидимого противника. Расчет оказывается верным: немцы отступают.

Между девушками разногласие: Рита и Женя винят Галю в том, что она трусиха. Васков заступается за Галю, и они вместе идут в разведку. Соня, вскрикнув, выдает себя, ее убивают немцы.

Федот Евграфыч уводит врагов от Жени и Риты. Он понимает, что Лиза не дошла, и помощи не будет.

Мы почти изложили краткое содержание «А зори здесь тихие». Анализ этого произведения, безусловно, нельзя провести, не узнав, чем оно закончилось.

Главы двенадцатая, тринадцатая, четырнадцатая

Васков возвращается к девушкам, они готовятся к последнему бою, в котором им удается убить несколько немцев. Рита смертельно ранена. Васков подыскивает для нее безопасное место. Женю убивают немцы. Рита обращается к Васкову с просьбой позаботиться о сыне и стреляет себе в висок. Васков хоронит Риту и Женю, направляется к месту расположения врага. Убив одного, он велит оставшимся четверым связать себя и берет их в плен. Увидев своих, Васков теряет сознание.

Федот Евграфыч сдерживает данное Рите обещание и воспитывает ее сына.

Таково краткое содержание «А зори здесь тихие». Борис Васильев по главам рассказал о судьбах многих девушек того времени. Они мечтали о большой любви, нежности, семейном тепле, но на их долю выпала жестокая война... Война, которая не пощадила ни одной семьи. Боль, нанесенная тогда людям, живет в наших сердцах и по сегодняшний день.

«А зори здесь тихие...» - это повесть о войне. Действие происходит в годы Великой Отечественной войны. На одном из железнодорожных разъездов службу несут бойцы отдельного зенитно-пуле- метного батальона. Эти бойцы - девушки, а командует ими старшина Федот Евграфыч Васков. Сначала это место было тихим уголком. Девушки иногда по ночам стреляли по самолетам. В один день случилось нечто непредвиденное. Появились немцы. Преследуя их в лесу, девушки во главе с Васковым вступают с ними в неравный бой. Они гибнут одна за другой, но ярость и боль, желание отомстить помогают Васкову победить.
Вся повесть написана легко, разговорным языком. Благодаря этому лучше понимаешь мысли героев и то, что они делают. На фоне ужасных событий мая 1942 года этот разъезд выглядит курортом. Сначала это действительно было так: девушки загорали, устраивали танцы, а ночами «азартно лупили из всех восьми стволов по пролетающим немецким самолетам».
В повести шесть основных героев: пять девушек-зенитчиц и старшина Васков.
Федоту Васкову тридцать два года. Он закончил четыре класса полковой школы, а за десять лет дослужился до старшинского звания. Васков пережил личную драму: после финской войны его жена бросила мужа. Своего сына Васков вытребовал через суд и к матери в деревню отправил, но там его убили немцы. Старшина всегда чувствует себя старше своих лет. Он исполнителен.
Младший сержант Рита Осянина вышла замуж за «красного командира» в неполные восемнадцать лет. Своего сына Алика она отправила к родителям. Ее муж геройски погиб на второй день войны, а Рита узнала об этом только через месяц.
Соня Гурвич - сирота. Ее родители, скорее всего, погибли в Минске. Она в это время училась в Москве, готовилась к сессии. В отряде она была переводчицей.
Галя Четвертак не знает своих родителей. Ее подкинули в детский дом. Привыкнув окружать все таинственностью, она заставила поволноваться из-за этого. Галя говорила всем, что ее мама - медицинский работник. Я считаю, что это была не ложь, а желания, выдаваемые за действительность.
Лиза Бричкина была дочерью лесника. Однажды к ним в дом отец привел гостя. Лизе он очень понравился. Он обещал устроить ее в техникум с общежитием, но началась война. Лиза всегда верила, что завтрашний день наступит и будет лучше, чем сегодня.
Женя Комелькова, первая красавица разъезда, выросла в хорошей семье. Она любила развлекаться, и в один прекрасный день влюбилась в полковника Лужина. Он-то и подобрал ее на фронте. У него была семья, а Женьку за связь с ним отправили на этот разъезд.
Однажды девушек перевели с передовой на объект (разъезд). Рита попросила послать туда именно ее отделение, потому что оттуда было легче добираться до города, где жили ее родители и сын. Возвращаясь из города, именно она обнаружила немцев.
Майор приказал Васкову догнать диверсантов (Рита видела двоих) и убить их. Именно в этом походе и разворачивается основное действие повести. Васков помогает девушкам во всем. Во время остановки на перевале между ними царят дружеские отношения.
Появляются немцы. Оказывается, что их шестнадцать человек. Васков отправляет Лизу обратно на разъезд. Первой умерла Лиза Бричкина. Она утонула в болоте, возвращаясь на разъезд: «Лиза долго видела это синее прекрасное небо. Хрипя, выплевывала грязь и тянулась, тянулась к нему, тянулась и верила». Она до последнего мгновения верила, что завтра наступит и для нее.
Соню Гурвич застрелили, когда она вернулась за забытым кисетом Васкова.
У Гали Четвертак не выдержали нервы, когда она сидела со старшиной в дозоре.
Риту Осянину ранило гранатой, и Женя погибла, отводя от нее немцев. Рита, зная, что ее рана смертельна, выстрелила себе в висок.
Вместе с автором переживаешь эти смерти и боль Васкова, сумевшего победить.
Повесть написана очень живо, понятно. На фоне войны показаны оптимистически настроенные девушки. Победа Васкова символизирует победу русских над немцами. Тяжело давшуюся, полную потерь победу.
В конце повести, в эпилоге, Борис Васильев показывает пару героев - Альберта Федотыча и его папу. По-видимому, Альберт - это тот самый Алик, сын Риты. Федот Васков усыновил его, мальчик считает его настоящим отцом.
Это значит, что, несмотря на все трудности и лишения, русский народ жив и будет жить.
Очень интересно изображение природы. Красивые виды, нарисованные автором, оттеняют все происходящее. Природа как бы смотрит на людей с сожалением, участием, как бы говоря: «Неразумные дети, остановитесь».
«А зори здесь тихие...» Все пройдет, а место останется тем же. Тихим, безмолвным, красивым, и только будут белеть мраморные могильные плиты, напоминая о том, что уже прошло.
Это произведение служит великолепной иллюстрацией к событиям Великой Отечественной войны.
Эта повесть меня очень поразила. Первый раз я ее читала, сидя с носовым платком в руке, потому что удержаться невозможно. Именно из-за этого сильного впечатления, так запомнившегося мне, я и решила написать об этом произведении.
Основная идея этой повести - непобедимость людей, сражающихся за свободу Родины, за правое дело.

А зори здесь тихие…

1

На 171-м разъезде уцелело двенадцать дворов, пожарный сарай да приземистый, длинный пакгауз, выстроенный в начале века из подогнанных валунов. В последнюю бомбежку рухнула водонапорная башня, и поезда перестали здесь останавливаться. Немцы прекратили налеты, но кружили над разъездом ежедневно, и командование на всякий случай держало там две зенитные счетверенки.

Шел май 1942 года. На западе (в сырые ночи оттуда доносило тяжкий гул артиллерии) обе стороны, на два метра врывшись в землю, окончательно завязли в позиционной войне; на востоке немцы день и ночь бомбили канал и мурманскую дорогу; на севере шла ожесточенная борьба за морские пути; на юге продолжал упорную борьбу блокированный Ленинград.

А здесь был курорт. От тишины и безделья солдаты млели, как в парной, а в двенадцати дворах осталось еще достаточно молодух и вдовушек, умевших добывать самогон чуть ли не из комариного писка. Три дня солдаты отсыпались и присматривались; на четвертый начинались чьи-то именины, и над разъездом уже не выветривался липкий запах местного первача.

Комендант разъезда, хмурый старшина Васков, писал рапорты по команде. Когда число их достигало десятка, начальство вкатывало Васкову очередной выговор и сменяло опухший от веселья полувзвод. С неделю после этого комендант кое-как обходился своими силами, а потом все повторялось сначала настолько точно, что старшина в конце концов приладился переписывать прежние рапорта, меняя в них лишь числа да фамилии.

– Чепушиной занимаетесь! – гремел прибывший по последним рапортам майор. – Писанину развели. Не комендант, а писатель какой-то!

– Шлите непьющих, – упрямо твердил Васков: он побаивался всякого громогласного начальника, но талдычил свое, как пономарь. – Непьющих и это… Чтоб, значит, насчет женского пола.

– Евнухов, что ли?

– Начальству виднее, – осторожно говорил старшина.

– Ладно, Васков, – распаляясь от собственной строгости, сказал майор. – Будут тебе непьющие. И насчет женщин будет как положено. Но гляди, старшина, если ты и с ними не справишься…

– Так точно, – деревянно согласился комендант.

Майор увез не выдержавших искуса зенитчиков, на прощание еще раз пообещав Васкову, что пришлет таких, которые от юбок и самогонки нос будут воротить живее, чем сам старшина. Однако выполнить это обещание оказалось не просто, поскольку за две недели не прибыло ни одного человека.

– Вопрос сложный, – пояснил старшина квартирной своей хозяйке Марии Никифоровне. – Два отделения – это же почти что двадцать человек непьющих. Фронт перетряси, и то сомневаюсь…

– С командиром прибыли?

– Непохоже, Федот Евграфыч.

– Слава богу! – Старшина ревниво относился к своему комендантскому положению. – Власть делить – это хуже нету.

– Погодите радоваться, – загадочно улыбнулась хозяйка.

– Радоваться после войны будем, – резонно сказал Федот Евграфович, надел фуражку и вышел на улицу.

– Товарищ старшина, первое и второе отделения третьего взвода пятой роты отдельного зенитно-пулеметного батальона прибыли в ваше распоряжение для охраны объекта, – тусклым голосом отрапортовала старшая. – Докладывает помкомвзвода сержант Кирьянова.

– Та-ак, – совсем не по-уставному протянул старшина. – Нашли, значит, непьющих…

Целый день он стучал топором: строил нары в пожарном сарае, поскольку зенитчицы на постой к хозяйкам становиться не согласились. Девушки таскали доски, держали, где велел, и трещали, как сороки. Старшина хмуро отмалчивался: боялся за авторитет.

– Из расположения без моего слова ни ногой, – объявил он, когда все было готово.

– Даже за ягодами? – робко спросила плотненькая: Васков давно уже приметил ее как самую толковую помощницу.

– Ягод еще нет, – сказал он. – Клюква разве что.

– А щавель можно собирать? – поинтересовалась Кирьянова. – Нам без приварка трудно, товарищ старшина. Отощаем.

Федот Евграфыч с сомнением повел глазом по туго натянутым гимнастеркам, но разрешил:

На разъезде наступила благодать, но коменданту от этого легче не стало. Зенитчицы оказались девахами шумными и задиристыми, и старшина ежесекундно чувствовал, будто попал в гости в собственный дом: боялся ляпнуть не то, сделать не так, а уж о том, чтобы войти куда без стука, теперь не могло быть и речи, и если он забывал когда об этом, сигнальный визг немедленно отбрасывал его на прежние позиции. Но пуще всего Федот Евграфыч страшился намеков и шуточек насчет возможных ухаживаний и поэтому всегда ходил уставясь в землю, словно потерял денежное довольствие за последний месяц.

– Да не бычьтесь вы, Федот Евграфыч, – сказала хозяйка, понаблюдав за его общением с подчиненными. – Они вас промеж себя старичком величают, так что глядите на них соответственно.

Федоту Евграфовичу этой весной исполнилось тридцать два, и стариком он себя считать не согласился. Поразмыслив, он пришел к выводу, что все эти слова есть лишь меры, предпринятые хозяйкой для упрочения собственных позиций: она таки растопила лед комендантского сердца в одну из весенних ночей и теперь, естественно, стремилась укрепиться на завоеванных рубежах.

Ночами зенитчицы азартно лупили из всех восьми стволов по пролетающим немецким самолетам, а днем разводили бесконечные постирушки: вокруг пожарного сарая вечно сушились какие-то тряпочки. Подобные украшения старшина счел неуместными и кратко информировал об этом сержанта Кирьянову:

– Демаскирует.

– А есть приказ, – не задумываясь, сказала она.

– Какой приказ?

– Соответствующий. В нем сказано, что военнослужащим женского пола разрешается сушить белье на всех фронтах.

Комендант промолчал: ну их, этих девок, к ляду! Только свяжись – хихикать будут до осени…

Дни стояли теплые, безветренные, и комарья народилось такое количество, что без веточки и шагу не ступишь. Но веточка это еще ничего, это еще вполне допустимо для военного человека, а вот то, что вскоре комендант начал на каждом углу хрипеть и кхекать, словно и вправду был стариком, – вот это было совсем уж никуда не годно.

А началось все с того, что жарким майским днем завернул он за пакгауз и обмер: в глаза брызнуло таким неистово белым, таким тугим да еще и восьмикратно помноженным телом, что Васкова аж в жар кинуло: все первое отделение во главе с командиром младшим сержантом Осяниной загорало на казенном брезенте в чем мать родила. И хоть бы завизжали, что ли, для приличия, так нет же: уткнули носы в брезент, затаились, и Федоту Евграфычу пришлось пятиться, как мальчишке из чужого огорода. Вот с того дня и стал он кашлять на каждом углу, будто коклюшный.

– Вдовая она, – поджав губы, через день доложила Мария Никифоровна. – Так что полностью в женском звании состоит: можете игры заигрывать.

Промолчал старшина: бабе все равно не докажешь. Взял топор, пошел во двор: лучше нету для дум времени, как дрова колоть. А дум много накопилось, и следовало их привести в соответствие.

Ну прежде всего, конечно, – дисциплина. Ладно, не пьют бойцы, с жительницами не любезничают – это все так. А внутри – беспорядок: «Люда, Вера, Катенька – в караул! Катя – разводящая».

Разве ж это команда? Развод караулов положено по всей строгости делать, по уставу. А это насмешка полная, это порушить надо, а как? Попробовал он насчет этого со старшей, с Кирьяновой, поговорить, да у той один ответ:

– А у нас разрешение, товарищ старшина. От командующего. Лично.

Смеются, черти…

– Стараешься, Федот Евграфыч?

Обернулся: соседка во двор заглядывает, Полина Егорова. Самая беспутная из всего населения: именины в прошлом месяце четыре раза справляла.

– Ты не очень-то утруждайся, Федот Евграфыч. Ты теперь один у нас остался, вроде как на племя.

Хохочет. И ворот не застегнут: вывалила на плетень прелести, точно булки из печи.

– Ты теперь по дворам ходить будешь, как пастух. Неделю в одном дворе, неделю – в другом. Такая у нас, у баб, договоренность насчет тебя.

– Ты, Полина Егорова, совесть поимей. Солдатка ты или дамочка какая? Вот и веди себя соответственно.

– Война, Евграфыч, все спишет. И с солдат и с солдаток.

Вот ведь петля какая! Выселить надо бы, а как? Где они, гражданские власти? А ему она не подчинена: он этот вопрос с крикуном майором провентилировал.

Да, дум набралось кубометра на два, не меньше. И с каждой думой совершенно особо разобраться надо. Совершенно особо.

Все-таки большая помеха, что человек он почти что без образования. Ну, писать-читать умеет и счет знает в пределах четырех классов, потому что аккурат в конце этого четвертого у него медведь отца заломал. Вот девкам бы этим смеху было, если б про медведя узнали. Это ж надо: не от газов в мировую, не от клинка в гражданскую, не от кулацкого обреза, не своей смертью даже – медведь заломал. Они, поди, медведя этого в зверинцах только и видели…

Из дремучего угла ты, Федот Васков, в коменданты выполз. А они – не гляди, что рядовые, – наука. «Упреждение, квадрант, угол сноса…» Классов семь, а то и все девять: по разговору видно. От девяти четыре отнять – пять останется. Выходит, он от них на больше отстал, чем сам имеет…

Невеселыми думы были, и от этого рубал Васков дрова с особой яростью. А кого винить? Разве что медведя того невежливого…

Странное дело: до этого он жизнь свою удачливой считал. Ну не то чтоб совсем уж двадцать одно выпадало, но жаловаться не стоило. Все-таки он со своими неполными четырьмя классами полковую школу окончил и за десять лет до старшинского звания дослужился. По этой линии ущерба не было, но с других концов, случалось, судьба флажками обкладывала и два раза прямо в упор из всех стволов саданула, но Федот Евграфыч устоял все ж таки. Устоял…

Незадолго перед финской женился он на санитарке из гарнизонного госпиталя. Живая бабенка попалась: все бы ей петь да плясать да винцо попивать. Однако мальчонку родила. Игорьком назвали: Игорь Федотыч Васков. Тут финская началась, Васков на фронт уехал, а как вернулся назад с двумя медалями, так его в первый раз и шарахнуло: пока он там в снегах загибался, жена вконец завертелась с полковым ветеринаром и отбыла в южные края. Федот Евграфыч развелся с нею немедля, мальца через суд вытребовал и к матери в деревню отправил. А через год мальчонка его помер, и с той поры Васков улыбнулся-то всего три раза: генералу, что орден ему вручал, хирургу, осколок из плеча вытащившему, да хозяйке своей Марии Никифоровне – за догадливость.

Вот за этот осколок и получил он свой теперешний пост. В пакгаузе имущество кое-какое осталось, часовых не ставили, но, учредив комендантскую должность, поручили ему тот пакгауз блюсти. Трижды в день обходил старшина объект, замки пробовал, печати и в книге, которую сам же завел, делал одну и ту же запись: «Объект осмотрен. Нарушений нет». И время осмотра, конечно.

Спокойно служилось старшине Васкову. Почти до сего дня спокойно. А теперь…

Вздохнул старшина.

2

Из всех довоенных событий Рита Муштакова ярче всего помнила школьный вечер: встречу с героями-пограничниками. И хоть не было на этом вечере Карацупы, а собаку звали совсем не Индус, Рита помнила его так, словно вечер тот только-только окончился и застенчивый лейтенант Осянин все еще шагал рядом по гулким деревянным тротуарам маленького приграничного городка. Лейтенант еще никаким героем не был, в состав делегации попал случайно и ужасно стеснялся.

Рита тоже была не из бойких: сидела в зале, не участвовала ни в приветствиях, ни в самодеятельности и скорее согласилась бы провалиться сквозь все этажи до крысиного подвала, чем первой заговорить с кем-либо из гостей моложе тридцати. Просто они с лейтенантом Осяниным случайно оказались рядом и сидели, боясь шевельнуться и глядя строго перед собой. А потом школьные затейники организовали игру, и им опять выпало быть вместе. А потом был общий фант: станцевать вальс, и они станцевали. А потом стояли у окна. А потом… Да, потом он пошел ее провожать.

И Рита страшно схитрила: повела его самой дальней дорогой. А он все равно молчал и только курил, каждый раз робко спрашивая у нее разрешения. И от этой робости сердце Риты падало прямо в колени.

Они даже простились не за руку: просто кивнули друг другу, и все. Лейтенант уехал на заставу и каждую субботу писал ей очень короткое письмо. А она каждое воскресенье отвечала длинным. Так продолжалось до лета: в июне он приехал в городок на три дня, сказал, что на границе неспокойно, что отпусков больше не будет и поэтому им надо немедленно пойти в загс. Рита нисколько не удивилась, но в загсе сидели бюрократы и отказались регистрировать брак, потому что до восемнадцати ей не хватало пяти с половиной месяцев. Но они пошли к коменданту города, а от него – к ее родителям и все-таки добились своего.

Рита была первой из их класса, кто вышел замуж. И не за кого-нибудь, а за красного командира, да еще пограничника. И более счастливой девушки на свете просто не могло быть.

На заставе ее сразу выбрали в женский совет и записали во все кружки. Рита училась перевязывать раненых и стрелять из всех видов оружия, скакать на лошади, метать гранаты и защищаться от газов. Через год она родила мальчика (назвали его Альбертом, Аликом), а еще через год началась война.

В тот первый день она оказалась одной из немногих, кто не растерялся, не ударился в панику. Она вообще была спокойной и рассудительной, но тогда ее спокойствие объяснялось просто: Рита еще в мае отправила Алика к своим родителям и поэтому могла заниматься спасением чужих детей.

Застава держалась семнадцать дней. Днем и ночью Рита слышала далекую стрельбу. Застава жила, а с нею жила и надежда, что муж цел, что пограничники продержатся до подхода армейских частей и вместе с ними ответят ударом на удар, – на заставе так любили петь: «Ночь пришла, и тьма границу скрыла, но ее никто не перейдет, и врагу мы не позволим рыло сунуть в наш, советский, огород…» Но шли дни, а помощи не было, и на семнадцатые сутки застава замолчала.

Риту хотели отправить в тыл, а она просилась в бой. Ее гнали, силой запихивали в теплушки, но настырная жена заместителя начальника заставы старшего лейтенанта Осянина через день снова появлялась в штабе укрепрайона. В конце концов взяли санитаркой, а через полгода послали в полковую зенитную школу.

А старший лейтенант Осянин погиб на второй день войны в утренней контратаке. Рита узнала об этом уже в июле, когда с павшей заставы чудом прорвался сержант-пограничник.

Начальство ценило неулыбчивую вдову героя-пограничника: отмечало в приказах, ставило в пример и поэтому уважило личную просьбу – направить по окончании школы на тот участок, где стояла застава, где погиб муж в яростном штыковом бою. Фронт тут попятился немного: зацепился за озера, прикрылся лесами, влез в землю и замер где-то между бывшей заставой и тем городком, где познакомился когда-то лейтенант Осянин с ученицей девятого «А»…

Теперь Рита могла считать себя довольной: она добилась того, чего хотела. Даже гибель мужа отошла куда-то в самый дальний уголок памяти: у Риты была работа, обязанности и вполне реальные цели для ненависти. А ненавидеть она научилась тихо и беспощадно, и хоть не удалось пока ее расчету сбить вражеский самолет, но немецкий аэростат прошить ей все-таки удалось. Он вспыхнул, съежился: корректировщик выбросился из корзины и камнем полетел вниз.

– Стреляй, Рита! Стреляй! – кричали зенитчицы. А Рита ждала, не сводя перекрестья с падающей точки. Но когда немец перед самой землей рванул кольцо, выбросив парашют, она плавно нажала гашетку. Очередь из четырех стволов начисто разрезала черную фигурку, девчонки, крича от восторга, целовали ее, а она улыбалась наклеенной улыбкой. Всю ночь ее трясло. Помкомвзвода Кирьянова отпаивала чаем, утешала:

– Пройдет, Ритуха. Я, когда первого убила, чуть не померла, ей-богу. Месяц снился, гад…

Кирьянова была боевой девахой: еще в финскую исползала с санитарной сумкой не один километр передовой, имела орден. Рита уважала ее за характер, но особо не сближалась.

Впрочем, Рита вообще держалась особняком: в отделении у нее оказались сплошь девчонки-комсомолки. Не то чтобы младше, нет: просто – зеленые. Не знали они ни любви, ни материнства, ни горя, ни радости; болтали взахлеб о лейтенантах да поцелуйчиках, а Риту это сейчас раздражало.

– Спать! – коротко бросала она, выслушав очередное признание. – Еще услышу о глупостях – настоишься на часах вдоволь.

– Зря, Ритуха, – лениво пеняла Кирьянова. – Пусть себе болтают: занятно.

– Пусть влюбляются – слова не скажу. А так, по углам лизаться, – этого я не понимаю.

– Пример покажи, – усмехалась Кирьянова. И Рита сразу замолкала. Она даже представить не могла, что такое когда-нибудь может случиться: мужчин для нее не существовало. Один был мужчина – тот, что вел в штыковую поредевшую заставу на втором рассвете войны. Жила, затянутая ремнем. На самую последнюю дырочку затянутая.

Перед маем расчету досталось: два часа вели бой с юркими «мессерами». Немцы заходили с солнца, пикировали на счетверенки, плотно поливая огнем. Убили подносчицу – курносую, некрасивую толстуху, всегда что-то жевавшую втихомолку, легко ранили еще двоих. На похороны прибыл комиссар части, девочки ревели в голос. Дали салют над могилой, а потом комиссар отозвал Риту в сторону:

– Пополнить отделение нужно.

Рита промолчала.

– У вас здоровый коллектив, Маргарита Степановна. Женщина на фронте, сами знаете, – объект, так сказать, пристального внимания. И есть случаи, когда не выдерживают.

Рита опять промолчала. Комиссар потоптался, закурил, сказал приглушенно:

– Один из штабных командиров – семейный, между прочим, – завел себе, так сказать, подругу. Член Военного совета, узнав, полковника того в оборот взял, а мне приказал подругу эту, так сказать, к делу определить. В хороший коллектив.

– Давайте, – сказала Рита.

Наутро увидела и залюбовалась: высокая, рыжая, белокожая. А глаза детские: зеленые, круглые, как блюдца.

– Боец Евгения Комелькова в ваше распоряжение…

Тот день банным был, и когда наступило их время, девушки в предбаннике на новенькую как на чудо глядели:

– Женька, ты русалка!

– Женька, у тебя кожа прозрачная!

– Женька, с тебя только скульптуру лепить!

– Женька, ты же без лифчика ходить можешь!

– Ой, Женька, тебя в музей нужно! Под стекло на черном бархате…

– Несчастная баба, – вздохнула Кирьянова. – Такую фигуру в обмундирование паковать – это ж сдохнуть легче.

– Красивая, – осторожно поправила Рита. – Красивые редко счастливыми бывают.

– На себя намекаешь? – улыбнулась Кирьянова.

И Рита замолчала: нет, не выходила у нее дружба с помкомвзвода Кирьяновой. Никак не выходила.

А с Женькой вышла. Как-то сама собой, без подготовки, без прощупывания: взяла Рита и рассказала ей свою жизнь. Укорить хотела отчасти, а отчасти – пример показать и похвастаться. А Женька в ответ не стала ни жалеть, ни сочувствовать. Сказала коротко:

– Значит, и у тебя личный счет имеется.

Сказано было так, что Рита – хоть и знала про полковника досконально – спросила:

– И у тебя тоже?

– А я одна теперь. Маму, сестру, братишку – всех из пулемета уложили.

– Обстрел был?

– Расстрел. Семьи комсостава захватили и – под пулемет. А меня эстонка спрятала в доме напротив, и я видела все. Все! Сестренка последней упала: специально добивали…

– Послушай, Женя, а как же полковник? – шепотом спросила Рита. – Как же ты могла, Женя?

– А вот могла! – Женька с вызовом тряхнула рыжей шевелюрой. – Сейчас воспитывать начнешь или после отбоя?

Женькина судьба перечеркнула Ритину исключительность, и – странное дело! – Рита словно бы чуть оттаяла, словно бы дрогнула где-то, помягчела. Даже смеялась иногда, даже песни пела с девчонками, но сама собой была только с Женькой наедине.

Рыжая Комелькова, несмотря на все трагедии, была чрезвычайно общительной и озорной. То на потеху всему отделению лейтенанта какого-нибудь до онемения доведет, то в перерыве под девичьи «ля-ля» цыганочку спляшет по всем правилам, то вдруг роман рассказывать начнет – заслушаешься.

– На сцену бы тебе, Женька! – вздыхала Кирьянова. – Такая баба пропадает!

Так и кончилось Ритино старательно охраняемое одиночество: Женька все перетряхнула. В отделении у них замухрышка одна была, Галя Четвертак. Худющая, востроносая, косички из пакли и грудь плоская, как у мальчишки. Женька ее в бане отскребла, прическу соорудила, гимнастерку подогнала – расцвела Галка Четвертак. И глазки вдруг засверкали, и улыбка появилась, и грудки, как грибы, выросли. И поскольку Галка эта от Женьки ни на шаг не отходила, стали они теперь втроем: Рита, Женька и Галка.

Известие о переводе с передовой на объект зенитчицы встретили в штыки. Только Рита промолчала, сбегала в штаб, поглядела карту, расспросила и сказала:

– Пошлите мое отделение.

Девушки удивились, Женька подняла бунт, но на следующее утро вдруг переменилась: стала за отъезд агитировать. Почему, отчего – никто не понимал, но примолкли: значит, так надо, – Женьке верили. Разговоры сразу утихли, начали собираться. А как прибыли на 171-й разъезд, Рита, Женька и Галка стали вдруг пить чай без сахара.

Через три ночи Рита исчезла из расположения. Скользнула из пожарного сарая, тенью пересекла разъезд и растаяла в мокром от росы ольшанике. По заглохшей лесной дороге выбралась на шоссе, остановила первый же грузовик.

– Далеко собралась, красавица? – спросил усатый старшина: ночью в тыл ходили машины за припасами, и сопровождали их люди, далекие от строевой и уставов.

– До города подбросите?

Из кузова уже тянулись руки. Не ожидая разрешения, Рита встала на колесо и вмиг оказалась наверху. Усадили на брезент, набросили ватник.

– Подремли, деваха, часок.

А утром была на месте.

– Лида, Рая, – в наряд!

Никто не видел, а Кирьянова узнала: доложили. Ничего не сказала, усмехнулась только:

– Завела кого-то, гордячка. Пусть ее, может оттает.

И Васкову – ни слова. Впрочем, Васкова никто из девушек не боялся, а Рита – меньше всех. Ну, бродит по разъезду пенек замшелый: в запасе двадцать слов, да и те из уставов. Кто же его всерьез-то принимать будет?

Но форма есть форма, а в армии особенно. И форма эта требовала, чтобы о ночных путешествиях Риты не знал никто, кроме Женьки да Галки Четвертак.

Откочевывали в городишко сахар, галеты, пшенный концентрат, а когда и банки с тушенкой. Шальная от удач Рита бегала туда по две-три ночи в неделю: почернела, осунулась. Женька укоризненно шипела в ухо:

– Зарвалась ты, мать! Налетишь на патруль либо командир какой заинтересуется – и сгоришь.

– Молчи, Женька, я везучая!

У самой от счастья глаза светятся: разве с такой серьезно поговоришь? Женька только расстраивалась:

– Ой, гляди, Ритка!

То, что о ее путешествиях Кирьянова знает, Рита быстро догадалась по взглядам да усмешечкам. Обожгли ее эти усмешечки, словно она и впрямь своего старшего лейтенанта предавала. Потемнела, хотела ответить, одернуть – Женька не дала. Уцепилась, уволокла в сторону.

– Пусть, Рита, пусть что хочет думает!

Рита опомнилась: правильно. Пусть любую грязь сочиняет, лишь бы помалкивала, не мешала, Васкову бы не донесла. Занудит, запилит – света невзвидишь. Пример был: двух подружек из второго отделения старшина за рекой поймал. Четыре часа – с обеда до ужина – мораль читал: устав наизусть цитировал, инструкции, наставления. Довел девчонок до третьих слез: не то что за реку – со двора выходить зареклись.

Но Кирьянова пока молчала.

Стояли безветренные белые ночи. Длинные – от зари до зари – сумерки дышали густым настоем наливающихся трав, и зенитчицы до вторых петухов пели песни у пожарного сарая. Рита таилась теперь только от Васкова, исчезала через две ночи на третью вскоре после ужина и возвращалась перед подъемом.

Эти возвращения Рита любила больше всего. Опасность попасться на глаза патрулю была уже позади, и теперь можно было спокойно шлепать босыми ногами по холодной до боли росе, забросив связанные ушками сапоги за спину. Шлепать и думать о свидании, о жалобах матери и о следующей самоволке. И оттого, что следующее свидание она может планировать сама, не завися или почти не завися от чужой воли, Рита была счастлива.

Но шла война, распоряжаясь по своему усмотрению человеческими жизнями, и судьбы людей переплетались причудливо и непонятно. И, обманывая коменданта тихого 171-го разъезда, младший сержант Маргарита Осянина и знать не знала, что директива имперской службы СД за № С219/702 с грифом «ТОЛЬКО ДЛЯ КОМАНДОВАНИЯ» уже подписана и принята к исполнению.