Гл. 1. Система персонажей в рассказе А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»

«Один день Ивана Денисовича» связан с одним из фактов биографии самого автора - Экибастузским особым лагерем, где зимой 1950-51гг. на общих работах был создан этот рассказ. В этом рассказе автор от лица своего героя повествует о всего одном дне из трех тысяч шестисот пятидесяти трех дней срока Ивана Денисовича. Но и этого дня хватит, чтобы понять, какая обстановка царила в лагере, какие существовали порядки и законы. Лагерь - это особый мир, существующий отдельно, параллельно нашему. Жизнь в зоне показана не со стороны, а изнутри человеком, который знает о ней не понаслышке, а по своему личному опыту. Именно поэтому рассказ поражает своим реализмом. Итак, А.Солженицын показывает жизнь бригады и каждого человека из бригады отдельно. Всего в 104-й бригаде 24 человека, но выделены из общей массы, включая Шухова, четырнадцать: Андрей Прокофьевич Тюрин - бригадир, Павло - помбригадира, кавторанг Буйновский, бывший кинорежиссер Цезарь Маркович, «шакал» Фетюков, баптист Алеша, бывший узник Бухенвальда Сенька Клевшин, стукач Пантелеев, латыш Ян Кильдигс, два эстонца, одного из которых зовут Эйно, шестнадцатилетний Гопчик и «здоровенный сибиряк» Ермолаев.

Практически все персонажи, (за исключением собирательного образа Шухова) имеют реальных прототипов: за каждым из них, по признанию автора, стоит подлинный узник Экибастузского лагеря, в котором писатель отбывал заключение в начале 50-х. Фамилии прототипов изменены, иногда незначительно. Так, прототипом кавторанга Буйновского был Борис Васильевич Бурковский - в 60-е годы начальник филиала Центрального военно-морского музея на крейсере «Аврора», капитан второго ранга в отставке; прототипом Цезаря Марковича - режиссер Лев Гроссман; начальника режима Волкового - Сбродов; десятника Дэра - Бэр, Коли Вдовушкина - Николай Боровиков и т.д.

Фамилии солженицынских персонажей нельзя назвать «говорящими», но тем не менее, некоторые из них отражают особенности характера героев: фамилия Волковой принадлежит зверски жестокому, злобному начальнику режима («… иначе, как волк, Волковой не смотрит. Темный, да длинный, да насупленный - и носится быстро»); фамилия Шкуропатенко - зэку, рьяно исполняющему обязанности вертухая, словом, «шкура». Алешей назван всецело поглощенный размышлениями о Боге молодой баптист (здесь нельзя исключать аллюзийную параллель с Алешей Карамазовым из романа Достоевского), Гопчиком - ловкий и плутоватый юный зэк, Цезарем - мнящий себя аристократом, вознесшийся над простыми работягами столичный интеллигент. Фамилия Буйновский под стать гордому, готовому в любой момент взбунтоваться заключенному - в недавнем прошлом «звонкому» морскому офицеру. Однобригадники часто называют Буйновского кавторангом, капитаном, реже обращаются к нему по фамилии, и никогда - по имени-отчеству (подобной чести удостаиваются только Тюрин, Шухов и Цезарь). В лагере Буйновский еще не адаптировался, он все еще ощущает себя морским офицером. Потому, видимо, своих однобригадников и называет «краснофлотцами», Шухова - «матросом», Фетюкова - «салагой». Буйновский не слышит надзирателя Курносенького, выкрикивающего его лагерный номер - Щ-311, но сразу же отзывается на фамилию. Неповторимыми портретными чертами в произведении А. Солженицына наделен не только Шухов, но и все остальные выделенные из общей массы лагерники. Так, у Цезаря - «усы черные, слитые, густые»; баптист Алеша - «чистенький, приумытый», «глаза, как две свечки теплятся»; бригадир Тюрин - «в плечах здоров да и образ у него широкий», «лицо в рябинах крупных, от оспы», «кожа на лице - как кора дубовая»; эстонцы - «оба белые, оба длинные, оба худощавые, оба с долгими носами, с большими глазами»; латыш Кильдигс - «красноликий, упитанный», «румяный», «толстощекий»; Гопчик - «розовенький, как поросенок»; Шкуропатенко - «жердь кривая, бельмом уставился». Максимально индивидуализирован и единственно развернуто представленный в рассказе портрет зэка - старого каторжанина Ю-81.

Подобная закономерность распространяется и на персонажей, представляющих лагерную обслугу: «показалась красная рожа повара»; зав. столовой - «откормленный гад, голова как тыква»; у повара руки «белые холеные и волосатые, здоровые. Чистый боксер, а не повар»; старший барака - «мордой - урка»; лагерный художник - «старик с бородкой седенькой» и т.д. Лагерное начальство, охранники, надзиратели, тоже имеют индивидуальные отличия: надзиратель Полтора Ивана - «худой да долгий сержант черноокий»; у надзирателя Татарина - «безволосое мятое лицо»; надзиратель Курносенький - «совсем маленький паренек с румяным лицом»; начальник лагеря - «пузатый».

Буйновский воплощает такой тип поведения, который в условиях лагерной несвободы оказывает (в отличие от Шухова, который оказывает внутреннее, в нравственном отношении, сопротивление) открытый протест, прямое сопротивление. Столкнувшись с произволом конвоиров, кавторанг смело бросает им: «Вы не советские люди. Вы не коммунисты!» и при этом ссылается на 9-ю статью УК, запрещающую издевательство над заключенными. Критик Бондаренко, комментируя этот эпизод, называет кавторанга «героем», пишет о том, что он «ощущает себя как личность и ведет себя как личность», «при личном унижении восстает и погибнуть готов» Бондаренко В. Стержневая словесность: О прозе Александра Солженицына // Лит. Россия. - 1989. - № 21. - С.11. и т.п. Но при этом упускает из виду причину «геройского» поведения персонажа, не замечает, из-за чего тот «восстает» и даже «погибнуть готов». А причина здесь слишком прозаична, чтобы быть поводом для гордого восстания и тем более героической гибели: при выходе колонны зэков из лагеря в рабочую зону охранники записывают у Буйновского (чтобы заставить вечером сдать в каптерку личных вещей) «жилетик или напузник какой-то. Буйновский - в горло <…>». Критик не почувствовал некой неадекватности между уставными действиями охраны и столь бурной реакцией кавторанга, не уловил того юмористического оттенка, с которым смотрит на происходящее главный горой, в общем-то сочувствующий капитану. Упоминание о «напузнике», из-за которого Буйновский вступил в столкновение с начальником режима Волковым, отчасти снимает «героический» ореол с поступка кавторанга. Цена его «жилетного» бунта оказывается в общем-то бессмысленной и несоразмерно дорогой - кавторанг попадает в карцер, про который известно: «Десять суток здешнего карцера <…> это значит, на всю жизнь здоровья лишиться. Туберкулез, и из больничек уже не вылезешь. А по пятнадцать суток кто отсидел строгого, те уж и в земле сырой».

Солженицын, правда, сопровождает этот протест ироническим комментарием - и от себя, и от Шухова: «Имеют, знают. Это ты, брат, еще не знаешь». А тихий бедолага Сенька Клевшин сказал: «Залупаться не надо было!» <…> Будешь залупаться <…> пропадешь!» Когда приходит в барак надзиратель Курносенький, чтобы увести «энтузиаста» Буйновского в карцер, то Шухов с сочувствием следит, как «темнит» бригадир, укрывая Буйновского («у меня малограмотные…», «рази их упомнишь номера собачьи»). А внезапное возникание Буйновского на первый же окрик надзирателя: «Буйновский есть?» - вызывает и жалость и презрение: «Так вот быстрая вошка всегда первая на гребешок попадает».

Но от этих оценок дистанция огромного размера до уничтожительного вывода Шаламова: смельчак Буйновский с его правдоискательством первый кандидат на роль шакала Фетюкова! Он тоже будет лизать плошки, сказывать «романы» блатным, чесать их «паханам», «Севочке», «Федечке» пятки перед сном! Такой бунтарь быстро доплывет до последних пределов унижения. Однако суждения Шаламова не подтверждаются реальной судьбой человека, послужившего прототипом данного художественного образа.

Солженицын не просто снисходительней, добрее относится к кавторангу, он еще надеется на него. Но пока ему предстоит постепенно превратиться «из властного звонкого морского офицера в малоподвижного, осмотрительного зэка, только этой малоподвижностью и могущего перемочь отверстанные ему двадцать пять лет тюрьмы».

И Шухову с его здравым смыслом, и Буйновскому с его непрактичностью противопоставлены те, кто не «принимает на себя удар», «кто от него уклоняется». Прежде всего это кинорежиссер Цезарь Маркович. Вот уж устроился так устроился: у всех шапки заношенные, старые, а у него меховая новая шапка, присланная с воли («кому-то Цезарь подмазал, и разрешили ему носить чистую новую городскую шапку. А с других даже обтрепанные фронтовые посдирали и дали лагерные, свинячьего меха»); все на морозе работают, а Цезарь в тепле, в конторе сидит. Шухов не осуждает Цезаря: каждый хочет выжить. Но вот то, что Цезарь, как само собой разумеющееся принимает услуги Ивана Денисовича, его не украшает. Принес ему Шухов обед в контору, «откашлялся, стесняясь прервать образованный разговор. Ну и тоже стоять ему тут было ни к чему. Цезарь оборотился, руку протянул за кашей, на Шухова и не посмотрел, будто каша сама приехала по воздуху…». «Образованные разговоры» - вот одна из отличительных черт жизни Цезаря. Он образованный человек, интеллектуал. Кино, которым занимается Цезарь - игра, то есть выдуманная, ненастоящая жизнь (тем более с точки зрения зэка). Игрой ума, попыткой отстраниться от лагерной жизни занят и сам Цезарь. Даже в том, как он курит, «чтобы возбудить в себе сильную мысль, сквозит изящный эстетизм, далекий от грубой реальности».

Примечателен разговор Цезаря с каторжанином Х-123, жилистым стариком о фильме Эйзенштейна «Иван Грозный»: «Объективность требует признать, что Эйзенштейн гениален. Иоанн Грозный! Разве это не гениально? Пляска опричников с личиной! Сцена в соборе!» - говорит Цезарь. «Кривлянье!... Так много искусства, что уже и не искусство. Перец и мак вместо хлеба насущного!» - отвечает старик.

Но Цезаря прежде всего интересует «не что, а как», его больше занимает, как это сделано, его увлекает новый прием, неожиданный монтаж, оригинальный стык кадров. Цель искусства при этом - дело второстепенное; «<…> гнуснейшая политическая идея - оправдание единоличной тирании» (так характеризует фильм Х-123) оказывается вовсе не такой важной для Цезаря. Он пропускает мимо ушей и реплику своего оппонента по поводу этой «идеи»: «Глумление над памятью трех поколений русской интеллигенции». Пытаясь оправдать Эйзенштейна, а скорее всего себя, Цезарь говорит, что только такую трактовку пропустили бы. «Ах, пропустили бы? - взрывается старик. - Так не говорите, что гений! Скажите, что подхалим, заказ собачий выполнил. Гении не подгоняют трактовку под вкус тиранов!».

Вот и получается, что «игра ума», произведение в котором слишком «много искусства», - безнравственно. С одной стороны, это искусство служит «вкусу тиранов», оправдывая таким образом то, что и жилистый старик, и Шухов, и сам Цезарь сидят в лагере; с другой - пресловутое «как» не пробудит мысли втора, «добрых чувств», а потому не только не нужно, но и вредно.

Для Шухова, безмолвного свидетеля разговора - все это «образованный разговор». Но насчет «добрых чувств» Шухов хорошо понимает, - идет ли речь «о том, что бригадир «в доброй душе» или о том, как он сам «подработал» у Цезаря. «Добрые чувства» - это реальные свойства живых людей, а профессионализм Цезаря - это, как будет потом писать позднее сам Солженицын, «образованщина».

Кино (сталинское, советское кино) и жизнь! Цезарь не может не вызвать уважения влюбленностью в свое дело, увлеченностью своей профессией, но нельзя отделаться от мысли, что желание поговорить об Эйзенштейне во многом связано с тем, что сидел Цезарь целый день в тепле, трубочку покуривал, даже в столовую не ходил. Он живет вдалеке от реальной лагерной жизни.

Вот не спеша подошел Цезарь к своей бригаде, ждет, когда после работы в зону можно будет идти:

Ну как, капитан, дела?

Гретому мерзлого не понять. Пустой вопрос - дела как?

Да как? - поводит капитан плечами. - Наработался вот, спину распрямил.

Цезарь в бригаде «одного кавторанга придерживается, больше ему не с кем душу отвести». Да Буйновский смотрит на сцены из «Броненосца…» совсем другими глазами: «…Черви по мясу прямо как дождевые ползают. Неужели такие были? Думаю, это б мясо к нам в лагерь сейчас привезли вместо нашей рыбки говенной, да не моя, не скребя, в котел бы ухнули, так мы бы…»

Реальность остается скрытой от Цезаря. Шухов иной раз жалеет Цезаря: «Небось много он о себе думает, Цезарь, а не понимает в жизни ничуть».

В одном из публицистических выступлений А. Солженицын сказал о степени «безнадежности» и степени «надежды». «Степень безнадежности» писатель уравновешивает «степенью надежды» на то качество народа, что пересиливает всякую злую силу. Это качество - внутренняя свобода. Эталон внутренней свободы, генетическое ее воплощение - высокий старик Ю-81, против которого за ужином оказался Иван Денисович.

Шухов знал, что «он по лагерям да тюрьмам сидит несчетно и ни одна амнистия его не прикоснулась, а как одна десятая кончалась, так ему сразу новую совали», но вблизи рассмотрел его впервые. По мнению В.А. Чалмаева «это лучший портрет Варлама Шаламова в лагере! - живое воплощение уцелевшего разума, достоинства, следования не высказанной вслух заповеди:

Неволя заставит пройти через грязь,

Купаться в ней свиньи лишь могут…». Чалмаев В.А. А.Солженицын: жизнь и творчество: книга для учащихся. - М.: Просвещение, 1994. - С.65.

Чем поразил Шухова тот старик, «досказавший», выразивший без слов и его умное достоинство? Тем, что в нем как бы не сломалась, не согнулась, не рассыпалась в прах «внутренняя вертикаль», веленье Божье, воля к жизни не по лжи.

«Изо всех пригорбленных лагерных спин его спина отменна была прямизною, и за столом казалось, будто он еще сверх скамейки под себя что подложил. На голове его голой стричь давно было нечего - волоса все вылезли от хорошей жизни. Глаза старика не юрили вслед всему, что делалось в столовой, а поверх Шухова невидяще уперлись в свое. Он мерно ел пустую баланду ложкой деревянной, надщербленной, но не уходил головой в миску, как все, а высоко носил ложки ко рту. Зубов у него не было, ни сверху, ни снизу, ни одного: окостеневшие десны жевали хлеб за зубы. Лицо его все вымотано было, но не до слабости фитиля-инвалида, а до камня писаного, темного. И по рукам большим в трещинах и черноте видать было, что не много выпадало ему за все годы отсиживаться придурком. А засело-таки в нем, не примирится: трехсотграммовку свою не ложит, как все, на нечистый стол в росплесках, а - на тряпочку стиранную». Этот словесный портрет позволяет заглянуть за предел человеческой стойкости и ощутить мощь абсолютного иммунитета к насилию.

Честному сообществу заключенных противостоит бездушный мир лагерного начальства. Оно обеспечило себе безбедное существование, обратив узников в своих личных рабов. Надзиратели с презрением относятся к ним, пребывая в полной уверенности, что сами живут по-человечески. Но именно этот мир имеет звериное обличие. Таков надзиратель Волковой, способный забить плеткой человека за малейшую провинность. Таковы конвоиры, готовые расстрелять опоздавшего на перекличку «шпиона»-молдаванина, который уснул от усталости на рабочем месте. Таков отъевшийся повар и его приспешники, костылем отгоняющие заключенных от столовой. Именно они, палачи, нарушили человеческие законы и тем самым исключили себя из человеческого общества.

Образ Ивана Денисовича как бы сложен автором из двух реальных людей. Один из них - Иван Шухов, уже немолодой боец артиллерийской батареи, которой в войну командовал Солженицын. Другой - сам Солженицын, отбывавший срок по пресловутой 58-й статье в 1950-1952 гг. в лагере в Экибастузе и тоже работавший там каменщиком. В 1959 г. Солженицын начал писать повесть «Щ-854» (лагерный номер зека Шухова). Затем повесть получила название «Один день одного зека». В редакции журнала «Новый мир», в котором впервые была напечатана эта повесть (№ 11, 1962), по предложению А. Т.Твардовсюго ей дали название «Один день Ивана Денисовича».

Образ Ивана Денисовича имеет особое значение для русской литературы 60-х гг. наряду с образом до-пора Живаго и поэмой Анны Ахматовой «Реквием». После опубликования повести в эпоху т. н. хрущевской оттепели, когда был впервые осужден «культ личности» Сталина, И. Д. стал для всего тогдашнего СССР обобщенным образом советского зека - заключенного советских исправительно-трудовых лагерей. Многие бывшие осужденные по 58-й статье узнавали в И. Д. самих себя и свою судьбу.

Шухов - герой из народа, из крестьян, судьбу которого ломает беспощадная государственная система. Попав в адскую машину лагеря, перемалывающую, уничтожающую физически и духовно, Шухов пытается выжить, но при этом остаться человеком. Поэтому в хаотической круговерти лагерного небытия он ставит самому себе предел, ниже которого не должен опускаться (не есть в шапке, не есть рыбьи глаза, плавающие в баланде), - иначе гибель, сначала духовная, а потом и физическая. В лагере, в этом царстве беспрерывной лжи и обмана, гибнут именно те, кто предает себя (лижет миски), предает свое тело (околачивается в лазарете), предает своих (стукач), - ложь и предательство губят в первую очередь именно тех, кто им подчиняется.

Особые споры вызвал эпизод «ударного труда» - когда герой и вся его бригада вдруг, словно забыв, что они рабы, с каким-то радостным энтузиазмом берутся за укладку стены. Л. Копелев даже назвал произведение «типичной производственной повестью в духе соцреализма». Но этот эпизод имеет прежде всего символическое значение, соотносимое с «Божественной комедией» Данте (переход из нижнего круга ада в чистилище). В этом труде ради труда, творчестве ради творчества И. Д. строит уже не пресловутую ТЭЦ, он строит себя, вспоминает себя свободного - он возвышается над лагерным рабским небытием, испытывает катарсис, очищение, он даже физически перебарывает свою болезнь.

Сразу после выхода «Одного дня» в Солженицыне многие увидели нового Льва Толстого, а в И. Д. - Платона Каратаева, хотя он и «не округл, не смирен, не спокоен, не растворяется в коллективном сознании» (А. Архангельский). В сущности при создании образа И. Д. Солженицын исходил из мысли Толстого о том, что день мужика может составить предмет для такого же объемистого тома, как несколько веков истории.

В определенной степени Солженицын противопоставляет своего И. Д. «советской интеллигенции», «образованщине», «платящей подать в поддержку обязательной идеологической лжи». Споры Цезаря и кавторанга о фильме «Иван Грозный» И. Д. непонятны, он от них отворачивается как от надуманных, «барских» разговоров, как от надоевшего ритуала. Феномен И. Д. сопряжен с возвращением русской литературы к народничеству (но не к народности), когда в народе писатель видит уже не «правду», не «истину», а сравнительно меньшую, по сравнению с «образованщиной», «подать лжи».

Еще одна особенность образа И. Д. в том, что он не отвечает на вопросы, а скорее задает их. В этом смысле значителен спор И. Д. с Алешкой-баптистом об отсидке как страдании во имя Христа. (Этот спор напрямую соотносится со спорами Алеши и Ивана Карамазовых - даже имена героев те же.) И. Д. не согласен с таким подходом, но примиряет их «печенье», которое И. Д. отдает Алешке. Простая человечность поступка заслоняет и исступленно-экзальтированную «жертвенность» Алешки, и упреки Богу «за отсидку» И. Д.

Образ Ивана Денисовича как и сама повесть Солженицына, стоит в ряду таких явлений русской литературы, как «Кавказский пленник» А. С.Пушкина, «Записки из мертвого дома» и «Преступление и наказание» Ф. М.Достоевского, «Война и мир» (Пьер Безухое во французском плену) и «Воскресение» Л. Н.Толстого. Это произведение стало своего рода прелюдией для книги «Архипелаг ГУЛАГ». После выхода в свет «Одного дня Ивана Денисовича» Солженицын получил от читателей огромное количество писем, из которых позже составил антологию «Читают «Ивана Денисовича»».

Рассказ «Один день Ивана Денисовича» - это рассказ о том, как человек из народа соотносит себя с насильно навязанной ре­альностью и ее идеями. В нем в сгущенном виде показан тот ла­герный быт, который подробно будет описан в других, крупных произведениях...

Произведению А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» принадлежит особое место в литературе и общественном сознании. Рассказ, написанный в 1959 г. (а задуманный еще в лагере в 1950 г.), первоначально носил название «Щ-854 (Один день одного зэка)»....

Цель: ознакомить учащихся с жизнью и творчеством а. И. Солженицына, историей создания повести «Один день Ивана Денисовича», её жанровыми и композиционными особенностями, художественно-выразительными средствами, героем произведения; отметить особенности...

Лагерный жаргон является составляющей частью поэтики повести и отражает реалии лагерной жизни не меньше, чем хлебная пайка, зашитая в матрац, или кружочек колбасы, судорожно съеденный Шуховым перед сном. На этапе обобщения перед школьниками была поставлена...

Особенности рассказа «Один день Ивана Денисовича»

В октябре 1961 года Солженицын передал в «Новый мир» через Льва Копелева рукопись «Одного дня Ивана Денисовича» (изначально рассказ назывался «Щ - 854»). К тому моменту Солженицын уже был автором ряда законченных произведений. Среди них были рассказы - «Не стоит село без праведника (позднее получил название «Матрёнин двор») и «Щ-854 », пьесы («Олень и Шалашовка», «Пир победителей»), роман «В круге первом» (впоследствии переработанный). Солженицын мог представить редакции «Нового мира» любое из этих произведений, но он выбрал именно «Один день Ивана Денисовича».

Не то, что опубликовать, но просто показать роман «В круге первом» Солженицын не решался - это произойдет только после длительного знакомства с Твардовским. Выбор между «Матрениным двором» и «Одним днем Ивана Денисовича» был тогда очевидным для Солженицына.

Важнейшей темой для писателя была тема лагерей, о которой никто и никогда не говорил. После окончательного излечения от рака Солженицын решает, что в его выздоровлении есть высший смысл, а именно: выйдя живым из лагеря и пережив болезнь, он должен написать о тех и за тех, кто сидел в лагерях. Так родилась идея будущей книги «Архипелаг ГУЛАГ». Сам писатель называл эту книгу опытом художественного исследования. Но «Архипелаг ГУЛАГ» не мог внезапно появиться в литературе, никогда не знавшей лагерной темы.

Решившись выйти из подполья, Солженицын представил в «Новый мир» именно рассказ об одном дне одного зэка, потому что необходимо было открыть перед читателями лагерь, открыть хотя бы часть той правды, которая потом придет к уже подготовленным читателям в «Архипелаге ГУЛАГ». Кроме того, именно этот рассказ через главного героя - крестьянина Шухова - показывает трагедию народа. В «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын сравнит систему лагерей с метастазами, которыми пронизано тело страны. Поэтому лагерь - это болезнь, это трагедия всего народа. Еще и в силу этой причины Солженицын не выбрал роман «В круге первом» - он о себе, об интеллигенции, о более закрытом, нетипичном и «привилегированном» острове лагерного мира - шарашке.

Были и другие, менее существенные причины. Солженицын рассчитывал, что именно к этому рассказу главный редактор А.Т. Твардовский и Н.С. Хрущев не останутся равнодушными, так как и тому, и другому близка крестьянская, народная природа главного героя - Шухова.

Главный герой рассказа - Иван Денисович Шухов, простой крестьянин, участвовавший в войне и попавший в плен к немцам. Он сбегает из плена, но «свои» его сразу же арестовывают и обвиняют в шпионаже. Естественно, «шпион» Иван Денисович должен был выполнять какое-то задание немцев, но «какое ж задание -- ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто - задание» [Солженицын 1962:33]. После следствия несправедливо обвиненного Шухова отправляют в лагерь со сроком 10 лет.

Шухов - это образ настоящего русского крестьянина, о котором автор говорит: «Кто два дела руками знает, тот еще и десять подхватит» [Солженицын 1962:45]. Шухов - умелец, который может и портняжничать, в лагере освоил профессию каменщика, может сложить печку, отлить из проволоки ложку, ножичек выточить, тапочки сшить.

Принадлежность Шухова к народу и к русской культуре подчеркивается его именем - Иван. В рассказе его называют по-разному, но в разговорах с латышом Кильдигсом последний неизменно называет его Ваней. И сам Шухов обращается к Кильдигсу «Ваня» [Солженицын 1962:28], хотя латыша зовут Яном. Это взаимное обращение словно подчеркивает близость двух народов, их одинаковые корни. Одновременно оно говорит и о принадлежности Шухова не просто к русскому народу, но к его глубоко уходящей истории. Шухов чувствует приязнь и к латышу Кильдигсу, и к двум эстонцам. Иван Денисович говорит о них: «А эстонцев сколь Шухов ни видал -- плохих людей ему не попадалось» [Солженицын 1962:26]. В этом теплом отношении проявляется ощущение братства близких народов. И это чутье выдает в Шухове носителя этой самой народной культуры. По Павлу Флоренскому «самое русское имя - Иван» , «Из коротких имен, на границе с благою простотою, Иван» .

Несмотря на все тяготы лагеря, Иван Денисович сумел остаться человеком и сохранить внутренне достоинство. С жизненными принципами Шухова, которые позволяют ему выжить, автор знакомит читателя уже с первых строк: «Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Куземина: «Здесь, ребята, закон - тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто погибает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать» [Солженицын 1962:9]. Помимо того, что Шухов соблюдает эти неписаные законы, он сохраняет свой человеческий облик еще и благодаря работе. Искреннее удовольствие от выполняемого дела превращает Шухова из зэка в свободного мастера, ремесло которого облагораживает его и позволяет сохранить самого себя.

Шухов прекрасно чувствует окружающих людей и понимает их характеры. О кавторанге Буйновском он говорит: «Кавторанг припер носилки, как мерин добрый. С ног уж валится кавторанг, а тянет. Такой мерин и у Шухова был до колхоза, Шухов-то его приберегал, а в чужих руках подрезался он живо» [Солженицын 1962:47], «по Шухову правильно, что капитану кашу отдали. Придет пора, и капитан жить научится, а пока не умеет» [Солженицын 1962:38]. Иван Денисович симпатизирует кавторангу, одновременно ощущая его неопытность в лагерной жизни, некоторую беззащитность, которая проявляется в готовности выполнять назначенное до конца, неумении сберечь самого себя. Шухов дает точные и порой грубые характеристики: Фетюкова, бывшего крупного начальника, называет шакалом, десятника Дэра - сволочью. Однако, это не говорит о его озлобленности, скорее наоборот: в лагере Шухов сумел сохранить доброту к людям. Он жалеет не только кавторанга, но и Алешку-баптиста, хотя и не понимает последнего. Он чувствует уважение к бригадиру, Кильдигсу, полуглухому Сеньке Клевшину, даже 16-летним Гопчиком Шухов любуется: «Гопчика-хлопчика и прибивать заставили. Лазит, чертеныш, кричит сверху» [Солженицын 1962:30], «Он (Гопчик - Е.Р. ) -- теленок ласковый, ко всем мужикам ластится» [Солженицын 1962:30]. Шухов проникается жалостью даже к Фетюкову, которого презирает: «Разобраться, так жаль его. Срока ему не дожить. Не умеет он себя поставить» [Солженицын 1962:67]. Жалеет и Цезаря, который не знает лагерных законов.

Наряду с добротой еще одна особенность характера Ивана Денисовича - это умение выслушать и принять чужую позицию. Он не стремится никого научить жизни или объяснить какую-то правду. Так, в разговоре с Алешкой-баптистом, Шухов не пытается переубедить Алешу, а просто делится своим опытом без желания навязать его. Умение Шухова слушать и наблюдать за другими, его чутье позволяет наряду с самим Иваном Денисовичем показать целую галерею человеческих типов, каждый из которых по-своему существует в лагерном мире. Каждый из этих людей не только по-разному реализуется в лагере, но и по-разному переживает трагедию отрыва от внешнего мира и помещения в пространство лагеря.

Любопытен язык рассказа и Ивана Денисовича в частности: это смесь лагерного и живого, разговорного русского языка. В предисловии к рассказу А.Т. Твардовский стремится заранее отразить нападки на язык: «Может быть, использование автором <…> тех словечек и речений той среды, где его герой проводит свой трудовой день, вызовет возражения особо привередливого вкуса» [Твардовский 1962:9]. Действительно, в письмах и некоторых рецензиях высказывалось недовольство наличием просторечных и жаргонных слов (хотя и замаскированных - «маслице да фуяслице» [Солженицын 1962:41]). Однако, это и был тот самый живой русский язык, от которого многие отвыкли за годы чтения советских журналов и газет, написанных шаблонными и часто бессмысленными фразами.

Говоря о языке рассказа, следует обратить внимание на две речевых линии. Первая связана с лагерем, вторая - с крестьянином Иваном Денисовичем. Звучит в рассказе и совсем иная речь, речь таких зэков как Цезарь, Х -123, «чудак в очках» [Солженицын 1962:59], Петр Михайлович из очереди за посылкой. Все они принадлежат к московской интеллигенции, и их язык сильно отличается от речи «лагерной» и «крестьянской». Но они - маленький островок в море лагерного языка.

Лагерный язык отличает изобилие грубых слов: шакал, сволочь и т.д. Сюда же относятся и словосочетания «маслице да фуяслице» [Солженицын 1962:41], «поднимется - фуимется» [Солженицын 1962:12], которые не отталкивают читателя, а, наоборот, приближают его к той речи, которая употребляется часто и многими. Эти слова воспринимаются больше с иронией, нежели всерьез. Это делает речь настоящей, близкой и понятной многим читателям.

Вторая категория - это разговорно-просторечная речь Шухова. Такие слова, как «Не трогьте !» [Солженицын 1962:31], «ихьего объекта зона здорова -- пока-а пройдешь через всю» [Солженицын 1962:28], «двести сейчас нажать , завтра утром пятьсот пятьдесят улупить , четыреста взять на работу - житуха! » [Солженицын 1962:66], «солнце и закрайком верхним ушло» [Солженицын 1962:48], «месяц-то, батюшка, нахмурился багрово, уж на небо весь вылез. И ущербляться, кесь , чуть начал» [Солженицын 1962:49]. Характерной чертой шуховского языка так же является инверсия: «Бригадира лицо рябое освещено из печи» [Солженицын 1962:40], «В Поломне, приходе нашем, богаче попа нет человека» [Солженицын 1962:72].

Кроме того, она изобилует русскими словами, которые не входят в литературный язык, но живут в разговорной речи. Не всем эти слова понятны и требуют обращения к словарю. Так, Шухов часто употребляет слово «кесь». В словаре Даля объясняется: «Кесь или кесть - союз влад. моск. ряз. тамб. кажется, кажись, видится, некак, будто бы. кесь на небе хочет хмуриться» . Слово «халабуда, из теса сколоченная» [Солженицын 1962:34], которым Иван Денисович описывает лагерную производственную кухню, толкуется как «хибара, шалаш» . «У кого рот чистый, а у кого и гунявый» [Солженицын 1962:19] - говорит Иван Денисович. Слово «гунявый» согласно словарю Фасмера имеет две трактовки: «оплешивевший от болезни» , а слово гуньба - это «мелкая сыпь во рту младенцев» . В словаре Даля «гуньба» многозначна, одно из толкований - «бранное грязный, неопрятный» . Введение таких слов делает речь Шухова по-настоящему народной, возвращая к истокам русского языка.

Пространственно-временная организация текста так же имеет свои особенности. Лагерь похож на ад: большая часть суток - ночь, постоянный холод, ограниченное количество света. Это не только короткий световой день. Все источники тепла и света, которые встречаются на протяжении повествования - печка в бараке, две маленькие печки на строящейся ТЭЦ - никогда не дают достаточного света и тепла: «Уголь накалился помалу, теперь устойчивый жар дает. Только около печи его и чуешь, а по всему залу -- холод, как был» [Солженицын 1962:32], «потом уж нырнул в растворную. Там после солнца совсем темно ему показалось и не теплей, чем на улице. Сыроватей как-то» [Солженицын 1962:39].

Иван Денисович просыпается ночью в холодном бараке: «стекла намерзли в два пальца. <…> за окном все так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма». [Солженицын 1962:9] В ночи проходит первая часть его дня - личное время, затем развод, обыск и выход на работу под конвоем. Только в момент выхода на работу начинает светать, однако холод не убавляется: «На восходе самый большой мороз бывает! -- объявил кавторанг. -- Потому что это последняя точка ночного охлаждения». [Солженицын 1962:22] Единственный раз, когда за весь день Иван Денисович не просто согревается, а ему становится жарко - это время работы на ТЭЦ, кладка стены: «Шухов и другие каменщики перестали чувствовать мороз. От быстрой захватчивой работы прошел по ним сперва первый жарок -- тот жарок, от которого под бушлатом, под телогрейкой, под верхней и нижней рубахами мокреет. Но они ни на миг не останавливались и гнали кладку дальше и дальше. И часом спустя пробил их второй жарок -- тот, от которого пот высыхает» [Солженицын 1962:44]. Холод и темнота уходят именно в тот момент, когда Шухов втягивается в работу и становится мастером. Пропадают его жалобы о здоровье - теперь он вспомнит об этом только вечером. Время суток совпадает с состоянием героя, пространство меняется в той же зависимости. Если до момента работы оно имело адские черты, то в момент кладки стены оно словно перестает быть враждебным. Более того, до этого все окружающее пространство было замкнутым. Шухов просыпался в бараке, накрывшись с головой (он даже не видел, а только слышал, что происходит вокруг), затем он передвигается в надзирательскую, где моет пол, после - санчасть, завтрак в бараке. Герой выходит из замкнутых помещений только на работу. ТЭЦ, на которой Иван Денисович работает - без стен. А именно: там, где Шухов кладет стену, высота кирпичей всего лишь три ряда. Комната, которая должна быть замкнутой, во время появления мастера не достроена. На протяжении рассказа и в начале и в конце работы стена не достроена - пространство остается незамкнутым. И это представляется неслучайным: во всех остальных помещениях Шухов - зэк, лишенный свободы. Во время кладки он из подневольного зэка превращается в мастера, создающего из желания создавать.

Кладка стены - это пик произведения, и время, и пространство, и сам герой меняются и влияют друг на друга. Время суток становится светлым, холод сменяется на жар, пространство раздвигается и из замкнутого становится открытым, а сам Шухов из несвободного становится внутренне свободным.

По мере того, как убывает рабочий день и накапливается усталость, меняется и пейзаж: «Да, солнышко на заходе. С краснинкой заходит и в туман вроде бы седенький. Холод градусы набирает» [Солженицын 1962:47]. Следующий эпизод - съем с работы и возвращение в зону лагеря - уже при звездном небе. После, уже во время проверки бараков, Шухов называет месяц «волчьим солнышком» [Солженицын 1962:70], что так же наделяет ночь враждебными чертами. В момент возвращения с работы Шухов уже входит в свою привычную роль зэка, который идет под конвоем, бережет кусочек полотна для ножика, стоит в очереди за посылкой для Цезаря. Так не только пространство и время находятся в естественном кольце ночь-день-ночь, но и сам герой меняется в соответствии с этим распорядком. Хронотоп и герой находятся во взаимозависимости, благодаря которой они влияют и изменяют друг друга.

Не только природное время, но и историческое время (в рамках жизни) Шухова имеет свои особенности. Будучи в лагере, он потерял трехчастное ощущение времени: прошлое, настоящее, будущее. В жизни Ивана Денисовича есть только настоящее, прошлое уже ушло и кажется совсем другой жизнью, а о будущем (о жизни после лагеря) он не думает, поскольку не представляет его: «По лагерям да по тюрьмам отвык Иван Денисович раскладывать, что завтра, что через год да чем семью кормить» [Солженицын 1962:24].

Кроме того, сам лагерь оказывается местом без времени, поскольку здесь нигде нет часов: «заключенным часов не положено, время за них знает начальство» [Солженицын 1962:15]. Так человеческое время в лагере перестает существовать, оно больше не делится на прошлое и будущее.

Человек, вырванный из общего потока человеческой жизни и помещенный в лагерь, изменяется и адаптируется. Лагерь либо ломает человека, либо показывает его истинную природу, либо дает свободу тем отрицательным чертам, которые жили до этого, но не получали развития. Сам лагерь как пространство замкнут внутри себя, он не пропускает внутрь внешней жизни. Точно так же и человек, попавший внутрь, лишается всего внешнего и выступает в своем истинном характере.

В рассказе показано множество человеческих типов, и в том числе это разнообразие помогает показать трагедию народа. Народу принадлежит не только сам Шухов, который несет в себе крестьянскую культуру, близкую к природе и земле, но и все остальные заключенные. В рассказе есть «московская интеллигенция» (Цезарь и «чудак в очках»), есть бывшие начальники (Фетюков), блестящие военные (Буйновский), есть верующие - Алешка-баптист. Солженицын показывает даже тех людей, которые кажутся «по ту сторону лагеря» - это охрана и конвой. Но и на них влияет лагерная жизнь (Волковой, Татарин). В одном рассказе умещается столько человеческих судеб и характеров, что это не могло не найти отклик и понимание у подавляющей части читателей. Письма Солженицыну и в редакцию писали не только потому, что реагировали на новизну и остроту темы, но и потому, что тот или иной герой оказывался близким, узнаваемым.

Характеристика героев повести "Один день Ивана Денисовича" (А. Солженицын).

В повести «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицын рассказывает всего об одном дне в лагере, ставшим символом страшной эпохи, в которой жила наша страна. Осудив бесчеловечную систему, писатель вместе с тем создал образ подлинно национального героя, сумевшего сохранить лучшие качества русского народа.

Воплощён этот образ в главном герое повести – Иване Денисовиче Шухове. Кажется, нет в этом герое ничего особенного. Так, например, он подводит итоги прожитого дня: «На дню у него выдалось много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу… с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся. Прошёл день, ничем не омрачённый, почти счастливый».

Неужели в этом заключается счастье? Именно так. Автор нисколько не иронизирует над Шуховым, а симпатизирует ему, уважает своего героя, живущего в согласии с самим собой и по-христиански принимающего невольное положение.

Иван Денисович любит работать. Его принцип: заработал – получай, «а на чужое добро брюха не распяливай». В том, с какой любовью он занят делом, чувствуется радость мастера, свободно владеющего своим делом.

В лагере Шухов рассчитывает каждый свой шаг. Он старается строго исполнять режим, всегда может подработать, запаслив. Но приспособляемость Шухова не следует путать с приспобленчеством, униженностью, потерей человеческого достоинства. Шухов хорошо запомнил слова бригадира Куземина: «В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать».

Так спасаются люди слабые, пытающиеся выжить за счёт других, «на чужой крови». Такие люди выживают физически, но погибают нравственно. Шухов не такой. Он всегда рад запастись лишней пайкой, раздобыть табаку, но не как Фетюков, который «в рот засматривает, и глаза горят», и «слюнявит»: «Да-айте разок потянуть!». Шухов раздобудет табак так, чтобы не уронить себя: разглядел Шухов, что «однобригадник его Цезарь курил, и курил не трубку, а сигарету – значит, подстрельнуть можно». Занимая очередь за посылкой для Цезаря, Шухов не спрашивает: «Ну, получили? – потому что это был бы намёк, что он очередь занимал и теперь имеет право на долю. Он и так знал, что имеет. Но он не был шакал даже после восьми лет общих работ – и чем дальше, тем крепче утверждался».

Кроме Шухова, в повести немало эпизодических персонажей, которых автор вводит в повествование для создания более полной картины всеобщего ада. В одном ряду с Шуховым такие, как Сенька Клевшин, латыш Кильдигс, кавторанг Буйновский, помощник бригадира Павло и, конечно, сам бригадир Тюрин. Это те, кто, как писал Солженицын, «принимают удар». Они живут, не роняя себя и «слов никогда не роняя». Неслучайно, наверное, это по преимуществу люди деревенские.

Особенно интересен образ бригадира Тюрина, попавшего в лагерь как сын раскулаченного. Он для всех – «отец». От того, как он наряд закрыл, зависит жизнь всей бригады: «Хорошо закрыл – значит, теперь пять дней пайки хорошие будут». Тюрин и сам жить умеет, и за других думает.

Кавторанг Буйновский тоже из тех, «кто принимает на себя удар», но, по мнению Шухова, часто бессмысленно рискует. Например, утром на проверке надзиратели приказывают расстегнуть телогрейки – «и лезут перещупывать, не поддето ли чего в обход устава». Буйновский, пытаясь отстоять свои права, получил «десять суток строгого». Бессмыслен и бесцелен протест кавторанга. Шухов надеется только на одно: «Придёт пора, и капитан жить научится, а пока ещё не умеет. Ведь что такое «Десять суток строгого»: «Десять суток здешнего карцера, если отсидеть их строго и до конца, - это значит на всю жизнь здоровья лишиться. Туберкулёз, и из больничек уже не вылезешь».

И Шухову, с его здравым смыслом, и Буйновскому, с его непрактичностью, противопоставлены те, кто избегает ударов. Таков кинорежиссёр Цезарь Маркович. Он живёт лучше других: у всех шапки старые, а у него меховая («Кому-то Цезарь подмазал, и разрешили ему носить чистую новую городскую шапку»). Все на морозе работают, а Цезарь в тепле в конторе сидит. Шухов не осуждает Цезаря: каждый хочет выжить.

Цезарь принимает услуги Ивана Денисовича как само собой разумеющееся. Шухов приносит ему в контору обед: «Цезарь оборотился, руку протянул за кашей, на Шухова и не посмотрел, будто каша сама приехала по воздуху». Такое поведение, как мне кажется, нисколько не украшает Цезаря.

«Образованные разговоры» - вот одна из отличительных черт жизни этого героя. Он образованный человек, интеллектуал. Кино, которым занимается Цезарь, - игра, то есть ненастоящая жизнь. Цезарь пытается отстраниться от лагерной жизни, играет. Даже в том, как он курит, «чтобы возбудить в себе сильную мысль и дать ей найти что-то», сквозит артистизм.

Цезарь любит поговорить о кино. Он влюблён в свое дело, увлечён своей профессией. Но нельзя отделаться от мысли, что желание поговорить об Эйзенштейне во многом связано с тем, что сидел Цезарь целый день в тепле. Он далёк от лагерной реальности. Его, как и Шухова, не занимают «неудобные» вопросы. Цезарь сознательно уходит от них. То, что оправдано для Шухова, беда для кинорежиссёра. Шухов иногда даже жалеет Цезаря: «Небось много он об себе думает, Цезарь, а не понимает в жизни ничуть».

Понимает же о жизни больше остальных сам Иван Денисович со своим крестьянским складом ума, с ясным практическим взглядом на мир. Автор считает, что от Шухова не нужно ждать и требовать осмысления исторических событий.

Изучая в школе писателей и их творчество, понимаем, многие из них не хотели и не могли умалчивать о происходящих событиях времени, в котором они жили. Каждый пытался донести до читателей правду и свое видение действительности. Они хотели, чтобы мы могли узнать все стороны жизни в их время, и сделали правильные для себя выводы. Одним из таких писателей, кто высказывал свою позицию гражданина, несмотря на тоталитарный режим, был Солженицын. Не молчал писатель, создавая свои произведения. Среди них и рассказ Солженицына Один день Ивана Денисовича, чей кратко мы сделаем ниже.

Один день Ивана Денисовича анализ произведения

Анализируя работу автора, мы видим разные поднятые проблемы. Это политические и социальные вопросы, этические и философские проблемы, а главное, в данном произведении автор поднимает запретную тему лагерей, куда попадали миллионы, и где влачили свое существования, отсиживая свой срок.

Так в лагерь попал и главный герой Шухов Иван Денисович. В свое время, воюя за Родину, он попал в плен к немцам, а когда бежал, попал в руки своих. Теперь ему приходится жить в заключении, отбывая срок на каторжных работах, так как герой обвинен в измене Родине. Десятилетний срок в лагере тянется медленно и монотонно. Но чтобы понять быт и жизнь заключенных, где они предоставлены сами себе только во время сна, завтрака, обеда и ужина, достаточно рассмотреть только один день от раннего утра до позднего вечера. Одного дня достаточно, чтобы познакомиться с установленными в лагере законами и порядками.

Повесть Один день Ивана Денисовича — это небольшое произведение, написанное на понятном простом языке, без метафор и сравнений. Рассказ написан языком простого заключенного, поэтому можем встретить блатные слова, какими выражаются заключенные. Автор в своем произведении знакомит читателей с судьбой узника сталинского лагеря. Вот только, описывая один день конкретной личности, автор ведает нам о судьбе русских людей, что стали жертвами сталинского террора.

Герои произведения

Работа Солженицына Один день Ивана Денисовича знакомит нас с разными персонажами. Среди них главный герой — простой крестьянин, солдат что попал в плен, а позже бежал из него, чтобы попасть в лагерь. Это было достаточной причиной, чтобы обвинить его в предательстве. Иван Денисович добрый, трудолюбивый, спокойный и жизнестойкий человек. Описаны в рассказе и другие герои. Все они ведут себя достойно, ими всеми, как и поведением главного героя, можно восхищаться. Так мы знакомимся с Гопчиком, с Алешкой — баптистом, с бригадиром Тюриным, с Буйновским, с кинорежиссером Цезарем Марковичем. Однако есть и такие персонажи, которыми сложно восхищаться. Их осуждает и главный герой. Это такие, как Пантелеев, что находится в лагере, дабы стучать на кого-то.

Рассказ ведется от третьего лица и читается на одном дыхании, где мы понимаем, что большая часть заключенных не поддалась процессу расчеловечивания и оставалась даже в условиях лагерной жизни людьми.

План

1. Иван Денисович — государственный преступник.
2. Иван и его мысли о войне, о немецком плене, о побеге и о том, как попадает он в концлагерь.
3. Герой вспоминает деревню. Его мысли о том, почему никто ничего не пересылает герою.
4. Автор знакомит с персонажами и их образами.
5. Подробное описание всех деталей жизни в лагере за один день.
6. Описанная картина — удачный день героя.

Один день Ивана Денисовича. Анализ рассказа, план

А какую оценку поставите вы?

Лермонтов, анализ произведения Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова, План Анализ стихотворения «Весь день она лежала в забытьи…» Тютчева Сочинение на тему: Один день каникул